«Я простил своего отца!»
Король поп-музыки нашел в себе силы простить отца-тирана

Майкл Джексон не раз признавался в своих автобиографических книгах, что отношения с отцом у него не простые.

Джо Джексон поднимал руку на своих детей, что отдалило их друг от друга на долгие годы.

Однако, незадолго до смерти, во время своей речи в Оксфорде Майкл признался поклонникам, что помирился с отцом:

"...Помню, когда я был ребенком, у нас была безумная собака по кличке Чернушка, помесь волка с ретривером. Она не только плохо подходила на роль сторожевой собаки, она была такой напуганной и нервной тварью, что удивительно, как она не убегала прочь каждый раз, когда мимо проезжал грузовик или гроза проносилась над Индианой.

Моя сестра Джанет и я отдавали этой собаке всю нашу любовь, но нам так и не удалось вновь завоевать ее доверие, отнятое у нее ее предыдущим хозяином. Мы знали, что он бил ее. Мы не знали, чем. Но что бы это ни было, этого оказалось достаточно, чтобы высосать душу из этой собаки.

Многие дети сегодня подобны побитым щенкам, отлучившим себя от необходимости любви.

Им совершенно наплевать на своих родителей. Предоставленные сами себе, они дорожат своей независимостью.

Они идут вперед, не оглядываясь на своих родителей.

И есть еще худшие случаи, когда дети лелеют свою враждебность и обиду на родителей, так что любая попытка примирения, которую могут предпринять их родители, будет грубо брошена обратно им в лицо.

Я не хочу, чтобы сегодня кто-либо из нас сделал эту ошибку.

Вот почему я прошу всех, кто является чьим-то ребенком в этом мире – начиная с нас здесь сегодня – простить наших родителей, если мы чувствовали их пренебрежение.
Простить их и вновь научить их любви. Вероятно, вы не будете удивлены, когда услышите, что мое детство не было идиллическим. То напряжение, которое существовало в моих отношениях с моим собственным отцом, хорошо известно.

Мой отец жесткий человек, и он заставлял моих братьев и меня с самого раннего возраста быть настолько хорошими исполнителями, насколько мы могли.
Ему было очень трудно проявлять свою привязанность ко мне. Он никогда на самом деле не говорил, что любит меня.

И он также никогда не хвалил меня. Если я выступал потрясающе, он говорил мне, что я выступил хорошо. А если я выступал хорошо, он ничего не говорил. Он был полон решимости, кроме всего прочего, сделать нас коммерчески успешными. И в этом он был более чем экспертом.

Мой отец был административным гением, и мои братья и я обязаны своим профессиональным успехом в немалой степени тем действенным методам, с которыми он проталкивал нас.

Он тренировал меня как исполнителя, и под его руководством я не мог ошибиться ни в одном движении. Но то, чего я на самом деле хотел, был Отец. Я хотел иметь отца, который проявлял бы свою любовь. А мой отец никогда не делал этого.

Он никогда не говорил “я люблю тебя”, глядя мне в глаза, он никогда не играл со мной. Он никогда не катал меня на спине, он никогда не кидался в меня подушкой или шаром с водой.

Но я помню, как однажды, когда мне было года четыре, был маленький карнавал, и он поднял меня и посадил на пони. Это был крошечный жест, вероятно, он забыл об этом спустя пять минут.

Но из-за этого момента в моем сердце есть это особое место для него.

Потому что таковы дети, мелочи значат для них очень много, а для меня этот момент означал все. Я испытал это всего лишь раз, но мне было по-настоящему хорошо, я был рад моему отцу и всему миру.

Но теперь я сам отец, и однажды я задумался о своих собственных детях, о Принсе и Пэрис, и о том, что бы я хотел, чтобы они думали обо мне, когда они вырастут.
Конечно, я бы хотел, чтобы они помнили, как я всегда старался брать их с собой повсюду, куда я ехал; как я всегда старался, чтобы они были важнее всего другого.
Но в их жизни есть и сложные проблемы. Из-за того, что моих детей преследуют папарацци, они не всегда могут пойти в парк или в кино вместе со мной.
И что если они вырастут и будут обижены на меня и на то, как мои решения повлияли на их детство?

“Почему у нас не было нормального детства, как у других детей?” – могут они спросить.
И с того момента я молюсь, что мои дети оправдают меня. Что они скажут себе: “Наш папа делал лучшее, что он мог, учитывая те уникальные обстоятельства, с которыми он сталкивался. Может быть, он не был идеальным, но он был добрым и порядочным человеком, который старался дать нам всю свою любовь”.

Я надеюсь, что они всегда будут помнить хорошие вещи, те жертвы, на которые я охотно шел ради них, и не будут критиковать меня за то, от чего им пришлось отказываться, или за ошибки, которые я сделал и еще, конечно, буду делать, воспитывая их.

Ведь мы все были чьими-то детьми, и мы знаем, что вопреки самым лучшим планам и стараниям, ошибки всегда случаются. Такова человеческая природа. И когда я думаю об этом, о том, как я надеюсь, что мои дети не будут судить меня строго и простят мои промахи, я вынужден задуматься о моем собственном отце; и несмотря на то, что я отрицал это прежде, я вынужден признать, что он, должно быть, любил меня.
Он действительно любил меня, и я это знаю. Были мелочи, которые говорили об этом. Когда я был ребенком, я был сладкоежкой – мы все такими были. Моим любимым лакомством были пончики с глазурью, и мой отец знал это. И каждые несколько недель, когда я спускался по лестнице утром, на кухонном столе лежал пакет пончиков с глазурью – никакой записки, никакого объяснения – только пончики. Словно от Санта Клауса.

Иногда я думал о том, чтобы не спать ночью и увидеть, как он оставляет их там, но, совсем как с Санта Клаусом, я не хотел разрушить это волшебство из страха, что он никогда больше этого не сделает.

Моему отцу приходилось оставлять их тайно, по ночам, чтобы никто не мог застать его врасплох, когда его броня опущена.

Он боялся проявления человеческих эмоций, он не понимал или не знал, как с ними справляться. Но он знал о пончиках.

И когда я позволил этим шлюзам открыться, ко мне скоро вернулись и другие воспоминания, воспоминания об этих крошечных жестах, хоть и несовершенных, которые показывали, что он делал то, что мог.

Так что сегодня, вместо того, чтобы останавливаться на том, чего мой отец не делал, я хочу остановиться на том, что он делал и на его собственных проблемах. Я хочу перестать осуждать его.

Я начал размышлять о том, что мой отец рос на Юге, в очень бедной семье. Он стал совершеннолетним во времена Депрессии, и его отец, которому приходилось бороться, чтобы накормить своих детей, проявлял мало любви к своей семье и воспитывал моего отца и его братьев и сестер железной рукой.

Кто может представить, каково это было – расти бедным черным парнем на Юге, лишенным надежды и достоинства, сражающимся за то, чтобы стать мужчиной в мире, который видел в моем отце человека второго сорта.

Я был первым чернокожим артистом, кого показывали по MTV, и я помню, как даже тогда это еще было большое событие. А ведь это уже были 80-е!

Мой отец переехал в Индиану и завел уже свою большую семью, работая долгими часами на сталелитейной фабрике, – работа, которая может убить легкие и сломить дух, – все для того, чтобы содержать свою семью.

Странно ли, что ему трудно было проявлять свои чувства? Удивительно ли, что его сердце очерствело и он воздвиг защиту от эмоций? И более всего, странно ли, что он изо всех сил заставлял своих сыновей стать успешными исполнителями, чтобы они были спасены от того, что он знал как жизнь в бесчестье и бедности?

Я начал понимать, что даже жесткость моего отца была любовью в своем роде, несовершенной любовью, конечно же, но все-таки любовью.

Он давил на меня потому, что любил меня. Потому, что он не хотел, чтобы кто-либо когда-либо смотрел сверху вниз на его потомка.

И теперь, по прошествии времени, вместо горечи я чувствую благословение. Вместо гнева я нашел оправдание. И вместо мести я нашел примирение. И моя первоначальная злость постепенно уступила место прощению".